Виктория Николаевна Торопова

«Я всегда чувствовал Вашу любовь»

О дружбе епископа Стефана (в миру Сергея Алексеевича Никитина. 1895–1963) и видного искусствоведа, философа, религиозного мыслителя Сергея Николаевича Дурылина (1886–1954)

Молодой врач-невропатолог Сергей Алексеевич Никитин, окончивший в 1918 году медицинский факультет Московского университета, в 1920-х являлся прихожанином храма святителя Николая в Кленниках на Маросейке, членом общины, созданной тогдашним настоятелем храма протоиереем Алексием Мечевым. «Маросейская община была по духовному своему смыслу дочерью Оптиной Пустыни: тут жизнь строилась на духовном опыте. О. Алексий учил своей жизнью, и все вокруг него жило, каждый по-своему и по мере сил участвовал в росте духовной жизни всей общины. Поэтому, хотя община не располагала собственной больницей, однако многочисленные профессора, врачи, фельдшерицы и сестры милосердия - духовные дети о. Алексия - обслуживали больных, обращавшихся к о. Алексию за помощью. Хотя не было своей школы, но ряд профессоров, писателей, педагогов, студентов, также духовных детей о. Алексия, приходили своими знаниями и своими связями на помощь тем, кому оказывалась она потребной. Хотя и не было при общине своего организованного приюта, тем не менее нуждающихся или обращавшихся за помощью одевали, обували, кормили. Члены Маросейской общины, проникая во все отрасли жизни, всюду своею работою помогали о. Алексию в деле «разгрузки» страждущих. Тут не было никакой внешней организации, но это не мешало быть всем объединенными единым духом».
Однажды в 1920 году протоиерей Алексий Мечев попросил сестру Маросейской общины Ирину Комиссарову отвести врача к заболевшей прихожанке. В своих неопуб­ликованных воспоминаниях «Три Сергия» (Мечев, Никитин, Дурылин) Ирина Алексеевна пишет: «Веселый, молодой, живой по характеру, с быстрым разговором, Сергей Алексеевич быстро осмотрел больную, определил болезнь, написал диагноз и тут же, вынув из кармана, оставил лекарство для нее. Я была поражена тем, как ловко и умело Сергей Алексеевич выслушал больную и определил болезнь. Познакомившись с ним, я стала присматриваться к этому молодому еще доктору. Как много было у Сергея Алексеевича Никитина больных со стороны, кроме больничных! Он посещал беспомощных больных на дому и ничего не брал за это. <...> До конца его жизни я всегда встречала его опрятным, чистым, веселым, живым. <...> Был он смелый в речах, с «изюминкой». Жизнь его не баловала, много встречалось на его пути тяжелых жизненных испытаний». Пос­ле кончины старца Алексия Мечева (1923) Никитин стал духовным чадом и деятельным помощником его сына протоиерея Сергия Мечева, старостой храма.
В 1920 году Сергей Алексеевич познакомился и с молодым священником Сергеем Николаевичем Дурылиным, служившим в Николо-Кленниковском храме. Они по­дружились, дружбу эту ценили и пронесли ее до конца жизни, о чем свидетельствуют неопубликованные сохранившиеся письма С. А. Никитина к С. Н. Дурылину и цитировавшиеся выше воспоминания И. А. Комиссаровой, к которым в дальнейшем мы еще не раз обратимся.
Вернувшись из челябинской ссылки в декабре 1924 года, Дурылин живет в Милютинском переулке, а Ирина Алексеевна на Маросейке. В ссылку она сопровождала Дурылина по благословению старца Алексия Мечева: «Поезжай с ним, он нужен людям». Батюшка понимал, что беспомощный в быту Дурылин погибнет без заботы о нем близкого человека. Вернулась она больная туберкулезом. Лечит ее доктор С. А. Никитин. Из Милютинского на Маросейку в 1925 году приходит письмо: «Дорогая Ариша! Я очень обеспокоен твоей болезнью. <...> Не надо ли позвать Никитина?»
Из Москвы С. А. Никитин пишет 27 июня 1926 года Дурылину в Коктебель, где Сергей Николаевич проводит лето у Максимилиана Волошина. В письме - подробный отчет о состоянии здоровья Ирины Алексеевны, вернувшейся из деревни Сытино, куда ездила по рекомендации Никитина на поправку. С. А. Никитин нашел, что она «настолько поправилась, посвежела, окрепла, что я никак не рассчитывал увидеть такого эффекта в такое сравнительно короткое время. Все здесь суммировалось и оказало действие: и отдых, и хорошее питание, и спокойное состояние духа, <...> и наши лекарства».
С. А. Никитин лечит и Дурылина. После второго ареста в июне 1927 года Сергей Николаевич сидит в Бутырской тюрьме. Из его письма от 31 августа 1927 года И. А. Комиссаровой: «Был я и у доктора по сердечной болезни, он нашел, как и Никитин, миокардит».
В 1928 году на С. А. Никитина одно за другим обрушиваются несчастья. 4 января он сообщает из Москвы в томскую ссылку Дурылину, куда того опять сопровождала Ирина Алексеевна: «Дорогой Сергей Николаевич! Сердечно поздравляю Вас и И[рину] А[лексеевну] с праздником Рождества Хрис­ытова; да сохранит Вас Господь в добром здоровьи и радости! Давно уже получил Вашу открытку, но не мог ответить. Конец года был крайне тяжел для меня: после двухмесячной мучительной болезни скончался отец. Как всегда бывает в таких случаях, хотя и не очень надеялись на выздоровление, все же смерть застала нас врасплох и совершенно придавила. Для всех нас он был не только отцом, но и близким любящим другом, который жил нашей жизнью. Я никак не могу примириться с его смертью, ведь ему было всего лишь 62 года. Ужасно маленьким детям терять родителей, но сами-то они не так уже ясно представляют себе тяжесть потери. Другое дело, когда взрослые дети теряют отца или мать, особенно если они духовно близки. Моя мать умерла три года назад, а я до сих пор не могу без слез вспоминать ее, и чем дальше идет время, тем сильнее печаль; иног­да так остро снова все переживаешь, что, кажется, все-все отдал бы, чтобы повидать ее...
За время папиной болезни приходилось около него дежурить - так что была, кроме того, и чисто физическая усталость; после похорон, по-видимому, наступила реакция: была какая-то странная сонливость, отупение, вроде болезни воли, - никак не можешь заставить себя действовать, произвести тот последний импульс, когда уже наступает самое действие. Как раз в это время пришла Ваша открытка, и Вы, родной, не сердитесь на мою бестолковость и невежество.
Вскоре после похорон все переболели гриппом, который вследствие психологичес­кой травмы протекал очень тяжело и долго, так что по выздоровлении имели такой вид, будто перенесли изнурительную болезнь вроде тифа. Не успели оправиться от гриппа, как начался процесс учреждения, где я работаю. Заведующий был обвинен в систематическом истязании детей; дело слушалось в Губернском уголовном суде, окончилось полным оправданием, но сколько сил оно унесло! Я выступал свидетелем. И только теперь, к Рождеству, понемногу начинаешь приходить в себя. Ком оттаивает, работа снова интересует, болезнь воли проходит, несмот­ря на то, что физически устаешь: мне приходится почти каждый день ездить ночевать к сестре, которая жила с отцом. Квартира у нас крайне тесная, взять ее к себе невозможно, а оставлять одну - болит сердце.
<...> Простите, что все пишу о себе и о своих делах: отчасти хочется оправдаться перед Вами, а главное, хочется все сказать именно Вам, так как я всегда чувствовал и чувствую Вашу любовь, совершенно не заслуженную с моей стороны (здесь и далее курсив мой. - В. Т.)». Далее Сергей Алексеевич дает подробные рекомендации Ирине, как лечиться. «В скором времени я пришлю посылку с медикаментами для И. А. и Вас, т. к. высылать рецепты неудобно, а кроме того - может быть, в аптеках у них не все есть. Так будет вернее».
Всего через полгода на Никитина обрушивается новый удар.15 июня 1928 года он пишет в Томск:
«Дорогой Сергей Николаевич! Простите ради Бога за долгое молчание. У меня снова большое горе, не меньше, чем смерть отца: смерть духовного отца - епископа Николая Елецкого. Все это время я как-то принуждал себя и ходить на службу, и двигаться, и разговаривать, и есть, - настоящая болезнь воли. <...> Так и с письмами к Вам. Меня мучит, что не пишу, несмотря на то, что Вы постоянно и пишите и спрашиваете обо мне друзей, - и все-таки какое-то мучительное отупение и паралич воли. <...> До 40 дней особенно было тяжело. Сейчас понемногу собираю себя, именно собираю, потому что в первое время после его кончины все затряслось подо мной, что я чувствовал почти физически. Он умер у меня на глазах, проболев только пять дней. <...> Он встретил меня еще на ногах, и вот на моих глазах в течение двух суток из здорового человека он превратился в умирающего, безнадежного. <...> Особенно трудно и ужасно видеть все это, не будучи в состоянии помочь и чувствовать свое бессилие. <...> Не знаю, знакомо ли вам имя Николая Елецкого. Это был выдающийся человек по утверждению всех, так или иначе соприкасающихся с ним. В моей жизни знакомство с ним - целая эпоха, не только эпоха, но окончательное мое воцерковление. Так как христианство есть Живой Христос, Живая Личность Христа, то и путь к нему легче и понятнее совершается через святую или праведную личность. И таким праведником, через которого я понял, что такое христианство и Кто - Хрис­тос, таким человеком был для меня покойный владыка Николай. Было великим счастьем видеть его, знать, молиться с ним; он обжигал своею любовью, охватывал пламенем любви всякого, приходящего к нему, и каждый чувствовал всю полноту его любви именно к нему. При жизни владыки я так много получал от него и так к этому привык, что только теперь понял, как я осиротел и как он был мне необходим; дух уныния едва не овладел мной, но, слава Богу, - это мучительное состояние совершенно прошло.
На девятый день после смерти владыки скончался отец Нектарий Оптинский, знакомство с которым также оставило во мне неизгладимый след. В последние дни мне привелось послужить ему: как раз недели за две до смерти поехал к нему Борис Васильевич [Холчев], увидев его состояние, он вызвал телеграммой меня, и мы с о. Сергием [Мечевым] ездили к нему. Через несколько дней он скончался. В церковной жизни положение тяжелое: многие чрезвычайно смущены воззванием м[итрополита] Сергия и его распоряжением о поминовении властей - некоторые откололись, другие, хотя и не отошли, но считают недопустимым совершать таинства у «поминающих» священников. Вражда, подозрение, отсутствие любви, нетерпение... Очень, очень тяжело.
Спасибо Вам, родной, за письма, они были таким утешением для меня в это трудное время. Спасибо за рассказ, за стихотворения. Особенно мне понравился «Пр[еподобный] Серафим Саровский». Это прямо жемчужина. Можно написать томы о преп. Серафиме, но больше того, что есть в этой миниатюре, не скажешь. Это вроде стихов Пушкина о Жуковском: «Его стихов пленительная сладость»... По мастерству же изображения облика преп. Серафима прямо-таки несколькими штрихами я сравнил бы Вашу вещицу с лермонтовским «Утесом» - «Ночевала тучка золотая». Ваша небольшая вещица - настоящий поэтический шедевр, произведение необыкновенное».
В свое время старец Нектарий помог С. А. Никитину определиться с выбором профессиональной деятельности - заняться ли ему научно-исследовательской работой на кафедре профессора Г. И. Россолимо или стать врачом-практиком. Старец благословил Сергея Алексеевича и сказал скороговоркой: «Врач-практик, врач-практик, врач-практик».
В томской ссылке Дурылин не мог получить работы, жил в большой нужде и в тяжелых бытовых условиях. Друзья поддерживали и морально, и материально. В дневнике Сергея Николаевича есть запись от 1927 года: «Трогательные по любви и неожиданности деньги от Сергея Алексеевича - доктора».
В воспоминаниях «Три Сергия» И. А. Комиссарова пишет, что в 1927 году С. А. Никитин «принял священство, но не бросил своей работы в больнице». Посвящение было тайным, знали только очень близкие люди. В некрологе, опубликованном в «Журнале Московской Патриархии», указана та же дата - 1927 год. По другой версии, Никитин принял тайное рукоположение от епископа Афанасия (Сахарова) в 1934 или 1935 году. Он тайно служил, исповедовал, причащал.
В феврале 1931 года старосту церкви святителя Николая в Кленниках С. А. Никитина, иерея Бориса Холчева, несколько алтарников и прихожан арестовали. Никитина осудили на три года лагерей, отца Бориса - на пять. В лагере в Красной Вишере врача Никитина привлекли к работе в больнице. Е. В. Апушкина в статье «Владыка Стефан (Никитин)»6 пишет: «Сначала надо было обследовать прибывающих в лагерь арестантов для определения их физической пригодности к той или иной по степени трудности работе. А впоследствии [Никитин] был назначен заведующим туберкулезным отделением лагерной больницы. Сергей Алексе­евич, насколько было в его силах, старался облегчить участь немощных страдальцев, в особенности из духовенства. <...> Одна из медицинских сестер, которой пришлось соприкоснуться с Сергеем Алексеевичем по работе в лагере, говорила о нем: «Врач Никитин посещал больного <...> и вносил с собою радость жизни: русый, в белой косоворотке, вышитой васильками, он декламировал «Евгения Онегина», которого знал наизусть, или рассказывал невинные анекдоты».